В Ингушском конном полку

Марков А. Л.

Во время ужина быстроглазая и стройная служанка пристально нас всех разглядывала широкими, полными любопытства глазами, причем особенное впечатление произвел на нее огнеглазый и черноусый осетин Агоев. Он со своей стороны все время косился на горняшку, многозначительно покручивая длинный ус. Выступление из Мельницы произошло внезапно, по тревоге, на заре, и из всей семьи хозяев нас провожала лишь одна Зося, обнимавшая Агоева, со следами счастливой любви на лице.

Вечером, после перехода, мы остановились в каком-то фольварке, где наша сотня получила различные наряды. Мне со взводом досталось идти в прикрытие к какой-то тяжелой батарее. Выступив из деревни, мы больше часа шли в полной темноте куда-то в тыл. Дорогу нам показывал проводник-артиллерист. Под конец, когда с фронта перестал доноситься ружейный огонь и только глухо погромыхивала артиллерия, я усумнился в проводнике.

- Да ты дорогу-то хорошо знаешь?

- Помилуйте, Ваше Благородие, чай мы на этой позиции уже два месяца проживаем.

- Ну, брат, удобная у вас позиция, ведь мы уже верст десять от фронта отъехали.

- Так точно.

Достигнув, наконец, какой-то большой деревни, мы остановились у ее околицы, перед темной хатой, в которой, как мне объяснил проводник, жили офицеры его дивизиона. На мой вопрос, может ли меня принять его командир, заспанный денщик ответил:

- Так что все господа офицеры сплять.

Расседлав коней, мы завернулись в бурки и улеглись на сене под каким-то навесом. Рано утром меня разбудила пронизывающая сырость тумана, закрывавшего землю до вершин деревьев. Когда через полчаса его разогнало взошедшее солнце, я увидел большой огород, закрытый с трех сторон старыми вербами, а с четвертой длинной хатой и хозяйственными строениями. Под вербами, в кустах, стояли попарно четыре длинные пушки, уставивши высоко в небо дула, закрытые кожаными чехлами. Тела их блестели от росы, кругом же никого не было кроме дремавшего часового, хотя деревня уже проснулась и по улицам слышались мычание и блеяние овец. Деревня, по-видимому, была не тронута еще войной, и в ней текла мирная жизнь.

Заинтригованный такой мирной картиной, я пошел к хате, разыскивая невидимых артиллеристов. В разбитом окошке был приклеен хлебным мякишем заглавный лист "Огонька", из-за которого слышался солидный храп. Мне навстречу вышел из хаты и отдал честь распоясанный и заспанный солдатишка, по-видимому командирский денщик.

- Послушай-ка, кавалер, - остановил я его, - где начальство ваше?

- Воны сплять и будить не приказано.

- Ну, брат, удобно же вы воюете здесь.

- Живем ничего, ваше благородие.

Я вернулся к своим горцам, которые заинтересовались орудиями и, окружив их, перекидывались гортанными словами, пересмеиваясь по поводу мирной артиллерийской позиции. Часам к 8 утра, наконец, из халупы вышел артиллерийский капитан, посмотрел на небо, потянулся и зевнул, щелкнув по-собачьи зубами, но, увидев меня, не закончил этого движения и принял военный вид. Я подошел к нему и представился. Капитан с большим интересом оглядел меня и всадников и любезно пригласил напиться с ним чаю. В душной хате, на неубранных походных койках, сидели и лежали три офицера, вставших при нашем входе.

- Вот, господа офицеры, - сказал им капитан, - хорунжий прибыл к нам в прикрытие.

- Не хорунжий, господин капитан, а корнет Туземной Дивизии, - поправил я его, - только извините меня... от кого же вас здесь прикрывать. Здесь вы от фронта больше десяти верст.

- Ну, все же... неровен час.

- Простите еще раз за нескромность, почему вы не стреляете?

- Как это не стреляем?... Стреляем, вот только чаю напьемся и начнем...

Действительно, через полчаса один из поручиков вышел к орудиям и подал две или три негромкие команды прислуге, окружившей одну из пушек. Оглушительный грохот чуть не повалил меня на землю. Мирно стоявшие под навесом наши кони, жевавшие сено и ничего подобного не ожидавшие, присели на задние ноги, а крайний из них, рыжий кабардинец взводного, от неожиданности даже испустил громкий звук.

Выплюнув в голубое чистое небо тучу огня и дыма, орудие откинулось телом назад и замерло. По низам, садам и огородам загудело и покатилось эхо выстрела. Поручик повернулся и пошел в хату, солдаты закрыли намордником свою пушку и также разошлись по своим делам. Следующий выстрел, как они мне объяснили, "полагался через 40 минут". Как оказалось, этот тяжелый дивизион, который я со своим взводом из 12 всадников должен был "охранять", посылал свои снаряды на 12 верст каждые полчаса и производил этот полезный труд целыми месяцами, лишь во время сильных боев увеличивая число выстрелов.

IV

Проводя два дня в прикрытии дивизиона, я предпочитал оставаться с моими людьми, нежели жить в офицерской халупе, где было и без того тесно. Совместная жизнь с всадниками-горцами была не то что с русскими солдатами, ибо в горце имеются врожденные чувства дисциплины, уважение к старшему и деликатность.

Наиболее любопытным типом во взводе являлся мой старший урядник Бекир, крупный костистый и носатый терец лет уже 50. Он являлся, как я заметил, среди всадников чем-то вроде мусульманского начетника и был уважаем людьми. К военным опасностям он относился совершенно невозмутимо, что я было отнес к мусульманскому фатализму. Но потом узнал, что дело совсем в другом. Оказывается, что его в свое время на каком-то священном озере, на Кавказе, заговорил от ранений и смерти от оружия какой-то горный знаменитый знахарь, в которого верили ингуши, почему Бекир был твердо уверен, что он неуязвим ни от снаряда, ни от пули, ни от штыка.

 
При использовании материалов сайта,
ссылка на groznycity.ru обязательна
Разработано на CMS DJEM
© groznycity.ru