Мстить кровникам, по чеченским обычаям, оказывается, разрешается не только лично, но и через наемного убийцу-специалиста. Мести подвергались все мужчины вражеского рода от 15 до 60 лет, при всяком удобном случае, в любой час дня и ночи. Так как в его местах у всех чеченцев имеются кровники, то благодаря этому обстоятельству для всех мужчин необходимо ходить вооруженными, чтобы в каждый момент быть готовым к отражению атаки. По этой причине в Чечне постоянный спрос на винтовки и револьверы, чего, к сожалению, Русское начальство здесь на фронте не понимает и мешает перевозить с фронта оружие на Кавказ, поступая, по его мнению, в этом случае, как ишак. Это не только глупо, но и жестоко, так как благодаря этому нелепому распоряжению, в Чечне многие были убиты безоружными...
Самым славным подвигом в семье Ахмет считал большое сражение, которое его сородичи дали своим кровникам Алихановым. С обеих сторон билось около сотни человек, причем бой кончился десятками раненых и убитых с обеих сторон. Причиной его было то, что Алихановы убили четырнадцатилетнего мальчика Чертоева, шедшего в школу. Получив известие об этом, все Чертоевы побросали работу в поле и дома и бросились к месту происшествия, дав одновременно с тем, знать всем своим родственникам в соседнее селение. Местный пристав, тоже из чеченцев, получив взятку, сделал вид, что ничего не знает.
При подсчете потерь оказалось, что главный богатырь семьи Чертоевых - Султан, о подвигах которого мой Ахмет никогда не уставал врать, оказался убитым, но опять-таки геройски, как и подобало великому Джигиту.
- Двадцать мест дырка была, - с гордостью закончил Ахмет свое повествование.
V
В ночь на 28 октября 1915 г. полк выступил на позицию. У Ахмета, как назло, захромала его кляча и мне пришлось, скрепя сердце, взять на позицию обоих моих кабардинцев, чего я всегда избегал. Второй конь, которого продал мне Шенгелай, вороной кабардинец-иноходец, был прекрасной и нарядной лошадью, замечательно спокойной под седлом, что нельзя было не ценить в походе. Пришлось мне сесть на этого последнего, а Ахмету дать кибировского рыжего иноходца.
Выехав на гору около деревни Петликовцы-Новые, у которых с утра развертывался бой, мы увидели, как из-за пригорка навстречу сотне вскачь неслась походная кухня, по которой била беглым огнем какая-то австрийская батарея. На козлах ее, нахлестывая и без того скакавших лошадей, сидел перепуганный повар. Подскакивая на рытвинах и избегая дороги, которая находилась под обстрелом, кухня металась из стороны в сторону, и из нее во все стороны брызгали щи.
Подскакав к командиру сотни, солдат сдержал свою упряжку и предупредил:
- Так что, Ваше Высокоблагородие, на гори дуже бьют з гармат, мэне чуть нэ вбило... и щи уси расплескамо.
Полк после этого предупреждения сошел с шоссе и застучал сотнями копыт по замерзшему в чугун от мороза вспаханному полю. Обойдя гору у фольварка Михал-поле, мы наткнулись на группу горцев, в живописном беспорядке лежавших под прикрытием стены. Это оказались черкесы, высланные сюда в качестве летучей почты. Здесь же расположился и наш полковой штаб.
Сотни, получив приказания, разошлись по назначенным им участкам. Нам досталась задача занять деревню Петликовцы-Новые и, выставив впереди ее сторожевое охранение, войти в соприкосновение с наступающими австрийцами. Невидимые австрийские батареи били по горе, по которой шло шоссе, чтобы не дать подойти подкреплениям.
Не успели мы двинуться, как на шоссе показался бешено мчавшийся всадник. Раз за разом грянули австрийские пушки и вокруг скачущего выросли черные столбы разрывов. Только промчавшись по самому опасному участку, скакавший, наконец, догадался свернуть с шоссе и тем же бешеным аллюром направился к нам. Тут только мы узнали нашего добровольца Колю Голубова, который, как всегда, и здесь сумел попасть не туда, куда надо. С вылезшими на лоб глазами, потеряв шапку, он подлетел к Шенгелаю на своей измученной и мокрой, как мышь, лошаденке и радостным голосом сообщил, что он по собственной инициативе "мотался в обоз" за офицерским обедом и его чуть не убили. Все это мы видели и без его рассказа, и командир, изругав мальчишку, приказал ему больше не отходить от него ни на шаг, под угрозой "выпороть нагайкой, как сукинова сына".
Спустившись к речке и переехав мостик, мы заняли обстреливаемую артиллерией деревню, выставив за околицу, в сторону австрийцев, сторожевое охранение. В охранении с вечера дежурил Ужахов, а мы, остальные офицеры сотни, отлично выспались по хатам. Рано утром нас разбудил присланный из охранения всадник с известием, что австрийцы зашевелились и, по-видимому, начали наступление. Выйдя из халупы, я присел на копну возле группы ингушей, собравшейся вокруг урядника Бекира. Они сидели и полулежали на снопах, в самом мирном разговоре, не имеющем никакого отношения к начавшемуся бою. Австрийская артиллерия, между тем, давно перенесла свой огонь по деревне и столбы разрывов усеивали все поле вокруг нас. Вынув бинокль из футляра, я увидел в туманной дали поля наши отходящие секреты, а за ними длинные цепи наступающих австрийцев. Деревня позади нас, в которой стояли наши коноводы, часам к 9 утра, накрытая артиллерией, загорелась в нескольких местах, и по ее улицам, с криками и воплями стали носиться бабы и ребята, нагруженные узлами и всевозможным скарбом; длинная лента бегущего населения запружила мост и тянулась в гору.