- По окопам!.. дождались, таки, сукины-сыны! - заревел чей-то начальнический голос,- я тебе говорю, не сметь наверх вылезать, - продолжало сердиться невидимое начальство.
С недовольным ворчанием, волоча за собой бурки, полезли из кукурузы в окопы ингуши, как и все горцы вообще, терпеть не могшие сидеть в траншеях, что считалось среди них совсем не "джигитским" делом. По их понятиям, земля должна была быть убежищем для мертвых, а не для живых, почему при малейшем недосмотре офицеров они покидали, под всякими предлогами окопы и с чисто мусульманским фатализмом предпочитали сидеть или лежать под выстрелами, чем находиться в безопасности под землей.
За первой гранатой последовали вторая, третья и четвертая, впрочем, без каких бы то ни было ощутительных результатов, так как снаряды или переносило, или недоносило, и они, хотя и весьма эффектно, но совершенно бесполезно рвались в кукурузе, давая многоэтажные фонтаны земли и листьев.
В сотне у нас был мальчик-доброволец, симбирский гимназист Коля Голубев, бежавший из дому на войну. Это был веселый чижик, юркий и беззаботный, не совсем себе отдававший, как и все дети, отчет в опасности, которая как будто не доходила до его сознания. В окопах сидеть ему было скучно и он постоянно болтался вдоль сотни, услуживая то одному, то другому офицеру, которые его очень любили. В первое же утро нашего сидения в окопах Коля отправился из своей траншеи в кукурузу, как говорят солдаты, "до ветру". Немедленно от близкого разрыва гранаты ему пришлось удирать в блиндаж, не окончив своего дела. По забавному стечению обстоятельств такая же история с ним произошла во второй и в третий раз, в тот же самый день. Сотня потешалась над мальчуганом и дразнила его тем, что австрийцы решили запретить ему идти "до ветру".
Во вторую ночь нашего сидения в окопах неожиданно по всей линии секретов раздалась оживленная стрельба. Началось, как это всегда бывает, с отдельных выстрелов, перешедших затем в оживленную перестрелку, затем в дело вмешалась артиллерия. Вернувшиеся секреты принесли вести, что австрийские цепи вышли из своих окопов и повели наступление вправо от нас, выслав в нашу сторону лишь заставы.
На второй день окопного сидения у Устья-Бискупе, как называлась соседняя деревня, мы, офицеры сотни в обеденный час с большим удобством, расположились в кукурузе, позади окопа, закусывая шашлыком и запивая его вином, присланным в бурдюке с Кавказа корнету Шенгелаю. В небе, как каждый день, на небольшой высоте, с утра, болтался какой-то авион, на который в те времена войска не обращали никого внимания из-за беспомощности и малого значения, которое имела тогда авиация. В середине завтрака, когда бурдюк с кахетинским значительно похудел, мы заметили, что вокруг нас, по кукурузе, что-то щелкает со звуком раскусанного ореха. Только через несколько минут кто-то сообразил, что наша кучка стала мишенью для авиона, который расстреливал нас из пулемета разрывными пулями. Пришлось перебраться в окоп, что было весьма своевременно, так как пули стали уже пылить землей на скатерть. Из-за того что аппарат был очень высоко, мы даже не слышали звуки выстрелов.
Вечером нас сменили. Возвращаясь уже знакомой дорогой, через селение Устье-Бискупе, мы увидели на площади спешенный Заамурский конный полк, только что вышедший из жестокого боя, в котором он потерял чуть не четверть своего состава. Заамурцы молча, угрюмо сидели вокруг костров, по-видимому физически и морально подавленные пережитым. У Коли Голубева в этом полку был брат, бежавший одновременно с ним из дома, тоже мальчик 15 лет. По просьбе Коли мы с ним подъехали к одному из костров, вокруг которого в понурых позах сидели молчаливые фигуры. Я стал расспрашивать пограничников о боях, на что они отвечали неохотно: по-видимому, недавние воспоминания не доставляли им ничего приятного. Переезжая от одной группы к другой, Коля расспрашивал о брате. Все отвечали незнанием, пока, наконец, какой-то голос из темноты не спросил:
- Это какой же доброволец? Что на Волге к нам пристал? Сережей звали?
- Да, да, Сережа, рыжий такой, в третьем эскадроне служил, - подтвердил Коля.
В ответ наступило неловкое молчание, а затем, после долгой паузы, невидимый голос, с сочувствием сказал:
- Ну, паренек, братишку твоего вчера убили... царство ему небесное. С подпрапорщиком вместе и похоронили.
III
За три дня стоянки в Устье-Бискупе, где в эти дни собралась в окрестностях вся дивизия, мне пришлось познакомиться с ее офицерским, солдатским и конским составом. Это была своеобразная, оригинальная и совсем не похожая на другие регулярные кавалерийские соединения часть. Начать с того, что офицерский состав дивизии отличался необыкновенной пестротой. В шести ее полках, из которых каждый имел всего по четыре сотни, служили офицеры гвардейской и армейской кавалерии, артиллеристы, пехотинцы и даже моряки. Были здесь громкие имена, известные кавказские офицеры-рыцари и герои, были совсем дикие и неграмотные прапорщики горской милиции из глухих горных аулов, храбрые и достойные люди в своей среде, но у которых, конечно, офицерского была только единственная звездочка на погонах. Все старшие офицеры дивизии, штаб-офицеры и командиры сотен были великолепные кавалеристы, преисполненные лучших традиций, так или иначе, имевшие связи с Кавказом. Это были грузины князья Багратион, Чавчавадзе, Дадиани, Орбелиани, горцы Султаны: Бекович-Черкасский, Хагандоков, Ханы Эриванские, Ханы Шамхалы-Тарковские, русские гвардейцы: Гагарин, Вадбольский, Святополк-Мирский, граф Келлер, граф Воронцов-Дашков, Лодыженский, Половцев, Старосельский; принц Наполеон-Мюрат, Альбрехт, граф Толстой, барон Врангель и другие.