Крупный снаряд угодил под сарай, где стояли коноводы второй сотни. Вверх полетели доски и земля, коротко, предсмертно, проржала лошадь. Прибежавший оттуда всадник принес известие, что под сараем убило вахмистра и трех коней. Артиллерийский огонь, скоро перешедший в ураганный, через полчаса обратил мирную деревню в один сплошной костер, грозно гудевший за нашей спиной и трещавший под громом новых разрывов. На этот раз работали уже не одни трехдюймовки, а крупные орудия, посылавшие целые чемоданы, рвавшиеся со страшным грохотом и поднимавшие в воздух на большую высоту массу земли и камней. Минуты две после их взрывов с неба нам на головы продолжали сыпаться комья земли и всякий сор. Голубое небо было покрыто белыми, долго стоявшими в воздухе облачками шрапнельных разрывов, казавшимися по сравнению с разрушительным действием гранат детской игрой.
Из переулка горевшей деревни вывернулась и рысью поскакала к нам, стуча колесами по жнивью, патронная двуколка с "цинковками". Их сопровождал дежуривший ночью прапорщик Ужахов с "резервом" из десяти всадников.
Было очевидно, что наша жидкая цепочка не надолго задержит австрийцев перед деревней, да это и не входило в нашу задачу; после столкновения с противником мы должны были отходить навстречу нашей пехоте.
- Смотри... Смотри... перебегают,- схватил меня за руку Ахмет, указывая куда-то вдаль. Между копнами действительно показались крошечные, показавшиеся еще игрушечными, фигурки наступавших австрийских цепей. Над головой одновременно с тем запели пули, число которых увеличивалось с каждой минутой. Из-за копен по всей нашей линии захлопали выстрелы трехлинеек. Подняв прицел, я тщательно выцелил одну из перебегавших по жнивью фигурок, но не успел спустить курка, как Ужахов положил мне на плечо руку.
- Брось, не глупи... далеко еще, не стоит тратить патрона, - и что-то крикнул по-ингушски вдоль цепи. Из нее сорвался и побежал к нам, нагибаясь между копнами, всадник в распахнутой бурке. Австрийские цепи тоже, по-видимому, заметили торчавшие из-за копен редкие папахи, и вдали заработало сразу несколько пулеметов. Над головой густо зазвенел и стал дрожать воздух. Неожиданно грохот артиллерии сразу оборвался и наступила какая-то странная тишина, нарушавшаяся только треском пожара в деревне. Через минуту артиллерийский обстрел возобновился, но снаряды стали ложиться далеко за деревней по шоссе, которое обстреливалось утром. Неприятель освобождал место для атаки своей пехоты и устанавливал завесу против идущей к нам цепи.
Горцы в цепи также прекратили стрельбу, поснимали бурки и, закинув за плечи винтовки, готовились встретить неприятеля в шашки и кинжалы. Несмотря на то что австрийские цепи были уже вблизи, вывернувшийся прямо на меня из ряда копен австриец поразил внезапностью появления. С бешено забившимся сердцем я прицелился в него из карабина и, затаив дыхание, спустил курок. Фигура в голубом мундире, перекрещенная белыми ремнями снаряжения, остановилась, замахала руками и провалилась как сквозь землю. Был ли он убит, ранен или просто испуган близко пролетевшей пулей и лег на землю, осталось для меня неизвестным, так как тягучий звук трубы "по коням", раздавшийся сейчас же за моим выстрелом, подал сигнал к отступлению. Громыхая редкими выстрелами, наша цепь стала отходить к деревне, из-за крайних хат которой виднелись наши кони с коноводами.
Не успели мы, однако, дойти до первых хат деревни, как нам навстречу с воем и визгом выскочила развернутой лавой сотня Татарского полка и понеслась на австрийцев. Австрийцы, только что показавшиеся из-за копен на чистое место, от неожиданности дрогнули и смешались. Промчавшиеся с тяжелым храпом и топотом коней через нашу цепь татары, преследуя повернувших назад австрийцев, скрылись за копнами. Уже будучи на улицах деревни, мы услышали многоголосый крик удара в шашки.
Это была виденная мною лишь отчасти, знаменитая атака татарской сотни ротмистра Трояновского, за которую он был награжден Орденом Св. Георгия. Атака эта отбросила первые австрийские цепи, смешала их и дала возможность подойти к нам на помощь пехотной бригаде. Татары, прорвав австрийские цепи, положившие оружие, наткнулись дальше на резервы, встретившие их залповым огнем. Бросившие было винтовки перед атаковавшими их татарами, передние цепи снова взялись за оружие, и сотня Трояновского под перекрестным огнем понесла большие потери. Прорвавшись тем не менее назад, к своим, татары за предательство не оставили в живых ни одного из захваченных пленных. У Трояновского была убита лошадь и он сел к одному из своих всадников на коня.
Посадив сотню на коней, наш командир повел ее через горящую деревню. Мы мчались между двумя сплошными стенами огня, по улицам, заваленным тлеющими бревнами, под гул и треск пожара. Пули пели над головами, и я, находясь во главе первого взвода, был почти уверен, что нас перебьют на половину в этом двойном аду пожара и войны. Храпя и ежеминутно шарахаясь в стороны, мой вороной прыгал поминутно через бревна и развалины, преградившие дорогу. Сзади, громко стуча копытами, с десятками лошадиных всхрапов, мчалась сотня. Дым слепил глаза и неудержимый кашель стоял над сотней, как над овечьим стадом. Через несколько минут скачки с препятствиями мы вынеслись, наконец, на какую-то площадь, где воздух был посвежей. Здесь стоял встревоженный Абелов - помощник командира полка, приводивший в порядок беспорядочную толпу второй сотни, только что выбитую австрийцами с окраины деревни. Ее командир ротмистр Апарин стоял здесь же, вытирая пот с красного лица: