Тайп не хороший ведь говорят,
Да пропади тайпа у них, у самих.
Не с тайпом ведь
Моя сладкая любовь.
Доли нет ведь говорят,
Да пропади доля у них, у самих.
Не с долей ведь
Моя сладкая любовь.
Мой свет, моя любовь —
Это ведь ты, мой любимый.
В дореволюционном прошлом у ингушей нередки были драматические, а подчас и трагические истории, вызванные самовольным выходом замуж девушки. От такой дочери родители отрекались, а ее избраннику и его родне объявляли кровную месть. Перемирие между сторонами наступало в том случае, если девушка объявляла, что ее похитили с ее согласия. Но и в этом случае родители девушки смирялись только после того, как получали «тоам» — плату за примирение, штраф, который был выше калыма. «Тоам» как компенсация за нанесенное оскорбление платился и в случае возвращения девушки ее родителям, но он был меньше размером. Если переговоры между родственниками похищенной девушки и похитителя кончались перемирием, назначалась свадьба. Но проводили ее только в доме жениха и была она значительно скромнее обычной. На свадьбу, в частности, приглашались лишь самые близкие родственники. Дочери разрешалось навещать родителей лишь спустя много времени и то после долгих уговоров и просьб родственников мужа и сердобольных женщин из родительского дома. Выход замуж без согласия родителей для ингушки считался позором. Таким поступком дочь бросала тень на всю семью и фамилию. Даже сам муж со временем мог укорять ее этим поступком.
Если оскорбленный отец объявлял кровную месть семье похитителя, девушку возвращали. «Тоам» — штраф в этом случае отец не брал. В наказание за самовольный поступок отец отдавал непослушную дочь за любого претендента, изъявившего желание на ней жениться — женатого, старого, уродливого, — рассказывает информатор.
При насильственном похищении девушки молодой человек приглашал на помощь себе своих друзей или родственников, запасался оружием. За девушкой устанавливали слежку. Ее обычно или настигали в пути, когда она шла с кем-либо из женщин, или вторгались к ней в дом, дождавшись, когда женщины оставались одни. Так, например, по рассказам информаторов, в с. Базоркино группа вооруженных молодых людей ворвалась в дом, через окно проникла в девичью комнату и похитила девушку. Соучастником похитителей оказался один из родственников похищенной девушки, получивший за это определенную мзду. После продолжительных переговоров и выплаты большого «тоам» — штрафа состоялось перемирие.
Ингуши хранят в памяти немало забавных случаев, связанных с умыканием невесты. Так, например, информаторы рассказывают, как ночью в отсутствие хозяина в один ингушский дом ворвались вооруженные мужчины. Мать, почуяв недоброе, спрятала дочь под кровать, а сама легла в ее постель, укрывшись одеялом. Мужчины схватили ее вместе с одеялом, перевязали веревками, вытащили из комнаты и увезли. По дороге обнаружили обман и отпустили женщину. Дочь была спасена. Следствием этого похищения явились переговоры и уплата «тоам» за доставленные неприятности и хлопоты. При насильственных уводах «тоам» запрашивали в таких размерах, что уплата его часто приводила к разорению жениха и его родителей. Если родители девушки долго не шли на примирение, к ним на переговоры посылали наиболее уважаемых среди ингушей стариков. Если старики снова получали отказ, они становились на колени и не поднимались до тех пор, пока не получали согласия на примирение. Общественность села ни когда не одобрила бы непочитание старцев, и отец девушки был вынужден простить виновных. Возвращение девушки в отчий дом из-за неуплаты «тоам» свидетельствовало о слабости и бедности тайпа. Во избежание ущемления чести тайпа и семьи старики собирали средства на «тоам» с каждой платежеспособной семьи своего тайпа. На свадьбу же после уплаты штрафа приглашались лишь самые близкие родственники. В доме у родителей девушки свадьба не игралась.
Брак путем насильственного увода девушки без ее согласия, но по сговору родителей молодых, заключался обычно в день или чаще в ночь сговора. Невеста уходила вместе со сватами в дом жениха. К такому браку родители прибегали в таких случаях, когда юноша был из «эзди тайпа» — уважаемой семьи или состоятельной семьи. Нередко отец давал согласие на брак дочери, не зная ни достоинств, ни внешнего вида юноши. К этому отца побуждала и увлеченность девушки юношей из нежеланной для него семьи. В доме родителей девушки свадьба не игралась. Жених делал небольшие расходы (резали маленького барана и вы плачивали часть «урдув» родителям). Свадебный наряд невесты готовили в доме жениха. Для молодых там выделяли отдельную комнату с необходимым убранством (постель, мебель).
В Ингушетии было известно «люлечное» или «молочное» обручение, но, как свидетельствует полевой материал, оно не получило распространения. «И обручение в детстве, и похищение считалось явлением ненормальным», — писал В. П. Пожидаев. В этом случае родители договаривались о будущем браке своих еще малолетних или иногда даже не родившихся детей. В момент такого договора резали барана и объявляли о том, что, когда их дети вы растут, они их женят, но с этого времени дети считались уже женихом и невестой, а между семьями поддерживались родственные связи. По совершеннолетию детей родители жениха приносили подарки невесте, и начиналась подготовка к свадьбе со всеми свадебными церемониями.
Известны случаи, когда при таком «молочном сговоре» сторона жениха не соблюдала никаких обязанностей до совершеннолетия девушки, но заявляла о своих правах, когда та вырастала. В этом случае родители девушки могли отказаться от своих обязательств и порвать все связи с семьей юноши.
У ингушского народа, как и у других народов Северного Кавказа, как было отмечено выше, заключению брака между молодыми людьми в дореволюционное время препятствовали религиозные и национальные ограничения. Ингушке ни при каких условиях не было дозволено выйти замуж за иноверца и иноплеменника. Адаты не поощряли любой смешанный брак, а браки с иноверцами строго запрещались как для мужчин, так и для женщин, — рассказывают информаторы. Женщина, нарушившая этот запрет, объявлялась проклятой богом и людьми. Именно поэтому смешанные браки среди ингушского населения были исключением. На мужчин этот запрет распространялся не столь строго. Шариат не только оправдывал, но и поощрял женитьбу магометанина на иноверке, если она принимала ислам и меняла имя.
Наиболее распространенными среди национально-смешанных браков, или иначе — гетерогенных, были, естественно, союзы ингушей с чеченцами, осетинами, кабардинцами. В таких семьях в большинстве случаев придерживались ингушского языка, быта и образа жизни. Для семей чиновников ингушского происхождения, проживавших в городской среде, был специфичен, напротив, смешанный образ жизни (ингушско-русский), что свидетельствует о том, что на характер и содержание образа жизни оказывает преимущественное влияние микросреда.
Все формы заключения брака (исключение составляют лишь национально-смешанные браки с представительницами немагометанской религии) требовали внесения калыма за невесту. Калым как специфический социальный институт имеет свою историю. Он возник в период разложения первобытнообщинного строя, когда формировалась сложная система предсвадебных, свадебных и послесвадебных обрядов. Приданое исторически появилось значительно позже калыма. Понятие «калым» (по-тюркски «возмещение») означало плату-возмещение за потерю рабочей силы — девушки, уходящей из дома родителей в дом мужа. «У мусульманских народов он под влиянием шариата разделился на две части: собственно калым, платимый родителям невесты, и кебин (кебинхакк, урдо и т. д.), передаваемый будущей жене в качестве обеспечения на случай вдовства или развода по вине мужа».
Калым как плата за невесту был широко распространен у всех народов Кавказа — у адыгейцев и черкесов он назывался «уасэ», у осетин — «ирад», у карачаевцев — «калын», у кумыков — «къалын», «альгъам», у табасаранцев — «елпулу», у лезгин — «рушан рах», у ингушей «урду», у чеченцев — «там».
У ингушей, в отличие от чеченцев, понятие «тоам» имеет широкое значение и обнимает собой форму любого примирения — после насильственного или добровольного увода девушки молодым человеком, а также из-за ссоры, оскорбления, кровной мести. Размер «тоам» в каждом конкретном случае бывал различным. Если «тоам» выплачивался в процессе примирения сторон после насильственного увода или ухода девушки по собственному желанию, то размер его бывал обычно несколько выше калыма. Причем, в первом случае значительно выше, чем во втором. В обоих случаях «тоам» полностью поступал в пользование к родителям невесты. За похищенную девушку «тоам» брали больше калыма, в двойном или тройном его размере. «...Но люди, поступающие так будто из экономии, всегда жестоко ошибаются, — писал Н. Ф. Грабовский, — потому что кроме установленного калыма они обязаны платить и за бесчестье, нанесенное семейству, из которого похищена девушка, если на то не было ее согласия». Об этом же свидетельствует и наш полевой материал. Именно в силу этого нам представляется сомнительной точка зрения, согласно которой насильственный увод девушки совершался якобы для того, чтобы заставить родителей невесты уменьшить калым.
Под влиянием русских властей была сделана попытка несколько демократизировать браки ингушей. Об этом, в частности, пишет Ф. И. Леонтович: «Но с конца 1862 г. по общему согласию туземцев Ингушевского округа первым непременным условием брака полагается свободная воля и непринужденное согласие не одного лишь мужчины, но и женщины, выходящей в замужество». Но эти, во многом формальные попытки ничего не изменили и не могли изменить, так как не сопровождались демократизацией общественных отношений в целом.
В конце 80-х—90-х годов XIX в., благодаря вмешательству властей, беспредельно большой размер калыма был сокращен. В день соглашения часть калыма, а если родители жениха состоятельные, то и весь калым передавался через сватов родителям не весты. По свидетельству Б. Далгата, калым выплачивался еще до соглашения, чаще в два приема, и равнялся стоимости 18 коров или 105 рублям. «Обыкновенно, — пишет он, — калым выплачивался два раза, призвав родных девушки; сначала девять и во второй раз тоже 9 коров; но из вторых 9-ти коров 4 коровы воз вращаются невестиной стороной назад; одна дарится матери жениха и называется «коровой свахи» и 3 коровы — самому жениху, называемые «барч», то есть учкур, то есть шнурок для завязывания азиатских штанов». По мнению Ф. И. Леонтовича, «за де вицу платят калым 21 корову, за вдову такой же калым, как и за девицу, а иногда по уважению родственников вдовы платят только 12 коров».
В 1879—1887 гг. по инициативе властей в местечке Назрань «были организованы сходы ингушского населения, на которых был вынесен общественный приговор большой выкупной плате за невесту, а также обычаю кровной мести и др. Среди различных мер социального регулирования был установлен и максимальный размер «урдув», размер его составил 105 рублей. Позже, в 1889— 1890 гг. эти вопросы были пересмотрены, а за невыполнение установленного размера «урдув» были введены повышенные размеры штрафа. Некоторое время ингуши придерживались этих решений, а часть из них даже отказывались от калыма. Постель, домашнюю утварь, одежду, которые готовила семья жениха или невесты, заменили былой сложный состав «урдув». «Ныне «калым», покупная плата за женщину,— пишет Ф. И. Леонтович, — не существует и имеет значение только при разборе прежних дел о браках». Однако в дальнейшем эти нововведения не утвердились.
С развитием на Северном Кавказе капиталистических отношений происходит дальнейшая социальная дифференциация ингушского общества. Четко выделяется зажиточная часть. Как в городе, так и в деревне идет расслоение средних крестьян. В связи с этим меняется и размер калыма. Так, значительно увеличиваются расходы, связанные с подарками родственникам невесты и подготовкой к свадьбе (одежда невесты, подарки ее родственникам, расходы, связанные с помолвкой и свадьбой у родителей не весты).
Рост расходов, связанных с женитьбой молодого человека, не только ложился тяжелым бременем на основную массу ингушского населения, но и являлся большим препятствием для создания новой семьи. Недаром народ сложил такие невеселые строки: