Эстетическое воспитание
Эстетический вкус вайнахи старались привить детям обоего пола. Если мужчинам его прививали в красоте оформления ин терьера дома, ворот, сада, в одежде, музыке, то девочкам он прививался шире. Он выражался главным образом в развитии чувства красоты в одежде, убранстве дома, художественной вышивке с узорами национального орнамента, в ковровом деле, шитье, особенно свадебного туалета (платье — чокхи, шапочка, нагрудник и фартуки под чокхи, которые вышивались канителью из «золотых» нитей) и др.
Старинные вайнахские (ингушские и чеченские) ковры изготавливались из войлока. Они сшивались из вырезанных кусков, чаще окрашенных в зеленый, красный цвета. Вокруг каждой части рисунка пришивался белый шерстяной кант. По краям ковра изображался вайнахский орнамент, который украшал его. Он представлял из себя мотивы растительного характера.
В конце XIX в. у ингушей некоторое развитие получили золотошвейные работы. Таким шитьем украшались костюмы, шапочки, пояса, тесемки и предметы домашнего обихода.
Положение женщины в семье
В период общинно-родового строя ингушки пользовались большим уважением и правами. К женщине (старшей) приходить могли за советом мужчины, считаясь с ее жизненным опытом, знанием обычаев, умением понять другого, желанием помочь. Мужчины не пересекали дороги старухам, ожидали, пока они пройдут, подобно тому, как молодые женщины пропускали мужчин. Проезжий останавливал лошадей, чтобы посадить на арбу прохожих пеших женщин, а сам шел пешком. Во время перемещения из одного села в другое, наряду с детьми, на подводу сажали представитель ниц слабого пола.
Полевой материал гласит о том, что при самых сильных столкновениях между кровниками, когда появлялась среди них женщина со снятым головным убором — платком, уважая ее, противники прекращали поединок. «Несмотря на внешнее бесправное положение свое, женщина при уме и энергии играет выдающуюся роль и в родовом быту народов», — писал Б. Далгат об ингушской женщине. Примерно к тому же заключению пришел и Н. Ф. Грабовский. Он свидетельствует, в частности, «что во второй половине XIX в. женщины-ингушки пользовались большими правами и свободой, хотя и были обременены большой долей труда».
Князь А. И. Барятинский в письме к своему преемнику, наместнику Кавказа, великому князю Михаилу отмечал, что «...воспитание туземных женщин должно занимать первое место в деле полного и окончательного умиротворения края, поскольку женщина по влиянию своему на семейство, как на хранилище народных нравов и обычаев, действует одинаково на привычки дитяти, возмужалого и старца».
С принятием ислама нормы ингушских адатов были пересмотрены. Они стали утверждать, что лучшими добродетелями женщины являются послушание, терпеливость и полная покорность мужу. Она во всем стала выполнять волю мужчины — мужа, свекра, деверя, а в девичестве — отца, деда, брата, дяди. Вдова, если она оставалась жить в семье покойного мужа, принимала любое решение, только посоветовавшись с братом мужа, даже если он был младше нее.
Воспитанная в полном повиновении мужчине, горянка, лишившись мужа, сына, оказывалась совершенно беспомощной. Это состояние отразилось в ингушском фольклоре: вдову называли «ишйла жеро» — несчастная (буквально — холодная) вдова; девушку, оставшуюся без брата или не имеющую его, — «ткъам бийна оалхазар», то есть птица с подбитым крылом.
Дочери в ингушской семье должны были быть во всем покорны родителям. Их могли отдавать замуж без их согласия. Отец, мог ее выдать за овдовевшего старика, за нежеланного ей, если он из достойной семьи, уважаемых людей. «Он (отец) содержит их, как знает, выдает замуж за кого хочет», — отмечает Ф. И. Леонтович. О том, что она просватана, девушка часто узнавала позже других членов семьи. Как правило, девушка безропотно соглашалась с решением родителей. Если же у нее был возлюбленный, она тайком оплакивала свою несчастную долю.
Но было бы ошибкой считать, что все браки заключались без согласия девушек и выдавали их за нежеланных им молодых людей. Чаще всего девушка знала, кто ее сватает, и давала свое согласие. Тем более что девушка-ингушка не имела возможности общаться с молодыми людьми из неродственных семей. Поэтому у них не было выбора. Девушки вели затворническую жизнь. Круг их общения с молодежью был ограничен. Они могли увидеться с молодыми людьми или обмолвиться словами на свадьбе у родственников, соседей или в гостях, где могли быть и не родственники их семьи, а также у колодца, куда девушки ходили за водой, а парни приходили увидеть девушек, перекинуться с ними словами, а если какая и понравится, после ряда подобных встреч заслать сватов к ее родителям.
Выходить замуж без согласия родителей (едда маьре яхар — тайный выход замуж) у ингушского народа считалось (считается и поныне) позорным. В первое время члены семьи этой девушки не показывались людям на глаза. Считалось, что их семья опозорена. Из всех бед, которые могли постичь семью, худшей считалась та, когда позор касался женщины. Поэтому родители во избежание беды как можно раньше старались выдать дочь замуж.
Если семейная жизнь не удавалась, женщина без согласия мужа не могла уйти от него. На развод необходимо было также согласие ее родных. Патриархальная мораль требовала терпеливо и безропотно выносить обиды, тяжелый труд и другие испытания. «Единственный протест порабощенной женщины против насилия ее человеческой воли, принуждения родственников и дурного обращения мужа, — писал Ф. И. Леонтович, — выражается в бегстве ее из дому, где она переносит от своего господина-супруга все нравственные и физические пытки. Но ее опять, как проданную вещь, родственники возвращают мужу. Она снова бежит и снова переносит еще большие страдания»*. У ингушей, как и у многих народов Кавказа, Средней Азии и других восточных народов, женщина не имела права развода с мужем. Последний, напротив, мог сказать жене в присутствии трех свидетелей, что «оставляет» ее (аз йитай хьо) — и становился свободным. Сам мужчина, не смотря на мольбу жены, не желающей с ним жить, ходатайство ее родных, посылающих к нему почтенных стариков, мог «не оставить» жену.
Повторные браки также были привилегией только мужчин. А тот, кто мог осмелиться вступить в брак с официально неразведенной женщиной, вызывал кровную месть со стороны ее первого мужа и его родни. Часто мужчина, живущий в согласии со своей женой, в минуту гнева, подчас за малейшую ее провинность (не приветливая встреча гостя и т. п.) мог сказать магическое «аз йитай хьо» (я освобождаю тебя) — и жена, мать его детей, хозяйка, покорно, безропотно уходила из семьи.
В случае смерти кормильца — мужа или отца — женщине причиталась лишь восьмая часть наследства. Все недвижимое имущество переходило к сыну, а если его не было, к брату и другим мужчинам семьи. Последние, правда, при желании могли отказаться от своей доли в пользу дочерей умершего (если последний не имел сына). Ф. И. Леонтович справедливо отмечает, что «вообще адат не признает за женщиной никакой собственности, кроме калыма или кебина, получаемого от мужа, и жениховского подарка». Иными словами, судьба женщины зависела прежде всего от ада та и шариата, затем от воли мужчины, от его добродетелей и человеческих качеств.
В народной памяти немало печальных случаев разлуки детей и матери. Живя со вторым мужем, женщина не имела права воспитывать детей от первого брака. Она не могла даже видеться с ними. Мать обычно пыталась увидеть детей у своих родственников или соседей. Если осиротевшие дети воспитывались отцовской род ней, им внушали неприязнь к матери, которая обзавелась новой семьей. Если же дети воспитывались у ноанахой (у родных матери), мать, естественно, и навещала их, и помогала им. Отношение к сиротам со стороны родных матери было гуманней, чем со стороны родных умершего оцта. Но и в тех случаях, когда кормили и воспитывали сирот родственники матери, право распоряжаться их судьбой всегда оставалось за отцовскими родными. Повзрослевшие дети в 15—17 лет возвращались «домой» — к отцовской родне. Объяснялось это прежде всего патриархальными порядками, господствующими у ингушей в XIX — начале XX в.
Страшным злом для женщины было многоженство. Муж мог привести в свой дом новую жену. Если первая была достойной женщиной, пользующейся уважением и любовью в семье мужа, общественное мнение осуждало такого мужчину. Но если она не рожала мальчиков или вообще не имела детей, он получал право, санкционированное обществом, на новый брак. Постоянный страх быть оставленной мужем, страх перед его новым браком (энгар йоалаяр) воспитывали у женщины рабскую психологию, угодничество мужу, мужчинам в семье. Бездетная женщина, стараясь укрепить свое положение в семье, сама могла содействовать новому браку мужа, иногда выступая в качестве свахи. Женщина, сумевшая поставить интересы мужа и его рода выше личных, пользовалась всеобщим уважением.
Но в сущности своей уважение и почитание женщины у ингушского народа сохранились. Параллельно со строгостью к женщине существовало и другое, самое теплое, доброжелательное отношение к ней. Таких семей было больше. О женщине говорили: как много зависит от нее, она может сплотить семью, родню. Хорошая женщина из посредственного мужчины может сделать князя, а плохая — из князя — батрака. Или: в доме, где женщина ласкова, и солнце ярче светит.
В семьи, где мужчины жестоки к женщинам, отказывались вы давать замуж дочерей и сестер.