На ломаном ингушском языке пастух примирительно сказал:
- Это твой мальчик? Смотри, он искалечил барана - поломал ему рог! Можно ли так бить? Скотина ведь живая!
- Но ты-то не скотина! - задыхаясь от злобы, крикнул Беки. - Отчего же не следишь за овцами, отчего даешь им портить чужое добро?
- Мое дело выполнять приказ. Земля Саада и овцы Саада, а я у него в пастухах.
- Что ж, это он велел тебе чужую кукурузу портить?
- Эй, человек, не кричи. Зачем кричать? Велели здесь пасти, я так и делаю.
- Будь и ты человеком, не губи кукурузу, - взмолился Беки, - уведи овец с моего поля.
Пастух посмотрел на Беки и пожал плечами.
- А как я их уведу?
- Как уведешь?
Беки снова помрачнел, глаза его налились злобой, щеки ввалились.
Вырвав у Хасана палку, он бросился к отаре.
- А вот как уведешь! - крикнул он и ударил первую попавшуюся овцу.
Та в испуге отскочила.
Беки распалился. Запустил палку и подбил еще одну овцу. Она поднялась, попыталась бежать, волоча заднюю ногу, и снова упала. Остальные овцы разбежались в разные стороны.
- Что ты наделал! Ногу ей сломал! Ну, подожди, ослиный брат! - закричал пастух.
Беки поднял палку и бросился к пастуху, но тот рванул поводья. Отъехав немного, обернулся и погрозил кулаком:
- Ну, берегись, вот приедет Саад!..
Беки ничего не ответил и принялся за работу. Хасан с удовольствием орудовал серпом. Но не успел он нарезать и одной охапки стеблей, как отец сказал:
- Оставь это дело, Хасан, следи лучше, чтобы овцы снова не зашли на нашу полосу. Только не бей их, хватит с нас.
Хасан нехотя согласился - отцу не возразишь, хотя самому ему казалось, что лучше бы они вдвоем убирали кукурузу: скорей бы управились, да и пользы больше было бы, чем бегать за овцами.
3
Хусен совсем загрустил. Скучно одному. То ли дело вчера. Ярко светило солнце, и Хасан был дома. Они вместе играли: рыли в огороде глубокие норы, а землю переносили подальше и насыпали из нее холмы. И Тархан с Эсет были с ними. А потом надоела им эта игра. Тархан принес две длинные хворостины, они проткнули большущие тыквы и катали их по двору, пока не устали...
Не то что сегодня. И день пасмурный, и Хасана нет.
Хусен с утра забрался на нары, стоит на коленках и все смотрит в окно. Колени иногда начинают болеть от рогожи, и тогда он садится, но ненадолго. То, что творится на улице, видно, когда встанешь на коленки.
Когда смотришь из окна, кажется, что в селе больше и домов нет, кроме тех, которые видны на другой стороне улицы. Хусен знает: это дом Эки и соседний с ним дом Товси, с глиняной крышей, на которой растет высокая трава. С голых акаций падают капли. «Откуда они берутся, - удивляется Хусен, - дождя-то ведь нет?» И невдомек ему, что это от туманной мороси.
На улице слякоть. Прохожие держатся поближе к плетню - там посуше. Потому-то и Борз так неспокоен, то и дело с лаем бросается на плетень. Да злой такой, кажется, попади кто в лапы, растерзает.
- И чего лает, - возмущается Хусен, лежал бы себе в тепле. Не съедят же люди плетень, они даже и не притрагиваются к нему...
Иногда Хусен спускается с нар и, подойдя к другому окну, смотрит во двор Тархана, но и там нет никого. Тархан и Эсет, наверное, играют под навесом. Хусен с удовольствием пошел бы к ним, но нани не пускает его. Если бы она хоть к соседям могла пойти, тогда Хусен сбегал бы поиграть. Но стоило уйти отцу и Хасану, мать сказала, что ей плохо, и легла. Хусен спросил, что у нее болит, она ответила: «Ничего не болит, просто плохо». И как это понять: человек болеет, а ничего у него не болит?
Хорошо бы на улицу пойти, но там холодно, да и дома не тепло. Очаг давно затух, топили рано утром. А вообще-то, если даже разжечь его, тепло в комнату почти не идет.
Эх, была бы у них железная печка! Тогда бы и кукурузу можно пожарить. Краснобокие кукурузные зерна вкуснее сискала.
Хусен от нечего делать дует на стекло, потом выводит разные узоры. В окне всего четыре маленьких стекла. Он очень быстро их разрисовывает. А потом?.. А потом Хусен все стирает.
Он усиленно водит пальцем по стеклу, ему нравится, как оно скрипит.
Но и этому приходит конец: нани говорит, стекло может треснуть. Опять нечего делать.
Хусен вспомнил, что у него есть четыре мальчика и у Хасана - шесть. Один большущий, с кулак, бабка называется.
Выгреб он альчики из-под кровати и стал играть. Бабка - волк. Хусен никогда не видел живого волка, но он уверен, что это большой зверь. Все остальные альчики - овцы.
Волк забрался в отару и стал рвать овец, Хусен «бах» - и убил его из ружья (вместо него послужил палец). Потом альчики были собаками, а бабка... опять волком. «Гав, гав», - лаял за собак Хусен.
- Сынок, дай мне немного поспать, уж очень ты расшумелся, - прервала мать и эту его затею.
Можно бы в кухне поиграть, да там пол глиняный, а нар нет -ногам будет холодно.
Хусен собрал альчики, положил их возле себя и прилег на циновку. Он глядел-глядел на бабку и вспомнил, как она у них появилась. Летом на курбан-байрам отец вошел в долю с соседями, когда те резали корову. Тогда-то и попала к ним бабка. И мяса было много-много. А после того больше ни разу в их доме не было мяса. Только однажды отец привез из Пседаха с базара баранью голову и потроха. Больше не приносил, говорит, денег нету. А почему их нету? Неужто нельзя куда-нибудь за ними сходить, пусть даже далеко-далеко? Хусен сам бы пошел, лишь бы потом мяса купили. Тогда, пожалуй, и леденцовых лошадок красных можно бы купить, и пряников тоже...