Хусен еле сдерживал слезы. Борз, лежавший неподалеку, поднялся, постоял, поглядел на происходящее и снова улегся чуть подальше.
Никто не обратил внимания ни на Борза, ни на готового разреветься Хусена. Все обернулись на голос женщины, с плачем входившей в эту минуту в ворота. И Хусен тоже.
Это была дяци из Ачалуков. Сестра Беки.
- О, умереть бы мне! Зачем жить, когда тебя нет! - кричала она, быстро семеня по двору. - Ты никому не делал ничего плохого, не только человека, лошади никогда не обидел. За что же с тобой так жестоко расправились?
Хусен побежал навстречу дяци, но она не видела его, никого не видела, только била себя обеими ладонями по лицу, рыдала и причитала.
Все другие женщины тоже снова заплакали. И Хусен не сдержался, разве сдержишься, когда все так жалобно и горько плачут. Вон даже Исмаал и тот утирает глаза, а ведь он взрослый!
Долго сидел Хусен в сарае, на яслях, и плакал. И некому здесь было увидеть его слезы, приласкать и утешить, сказать, как говорят в таких случаях: «Ты же мужчина! А разве мужчины плачут?» Только старый мерин своими сточенными за долгую жизнь зубами с трудом перетирал кукурузные стебли. И не было ему никакого дела ни до Хусена, ни до тех, кто горевал там - во дворе и в доме.
А Хусен плакал и думал... не о том, как они теперь станут жить, как будут завидовать всем детям, у которых есть отцы. Он был еще так мал, когда не думают о будущем. Сейчас Хусен не мог примириться с мыслью, что, прежде чем зайдет солнце, люди унесут отца, убитого рукой жестокого злодея, унесут навсегда! Это Хусен знал и понимал... А как он просился вчера в поле с отцом! Как ему хотелось быть вместе с ним! Может, тогда не случилось бы той страшной беды? Мальчик не знает, как бы он уберег отца, просто думает: вдруг при нем не убили бы!..
Хусен вышел из сарая. Неподалеку стоял Тархан и изо всех сил надувал бычий пузырь. Тут же, за спиной у него, нетерпеливо подпрыгивал Мажи, сын Гойберда. Пузырь надувался все больше и больше, скоро он был уже величиной с тыкву.
- Дай, теперь я... - протянул руку Мажи.
- Иди отсюда, косой.
У Мажи и правда один глаз косил, особенно когда он смотрел прямо перед собой. Оттого и дразнили его. И не только косым называли, но и плешивым, но это те, кто знал, что у него лишай на голове, а знали об этом немногие. Потому что и зимой и летом Мажи ходил в шапке. Хажар чего только не делала по совету соседок, ничего, не помогло, а везти Мажи к врачам в Моздок или Владикавказ им не по карману. Может, еще и оттого не пропадал лишай, что голова у Мажи все время была мокрая под жаркой овчинной шапкой.
- Дай мне, - не отставал Мажи от Тархана.
Но тот убежал. Высоко, как флаг, поднял в руке большой пузырь и вприпрыжку понесся к своему двору. Скоро оттуда донеслась барабанная дробь. Это Тархан отбивал ее на пузыре. Но Мажи тотчас забыл о пузыре. Его уже привлекало мясо. Разрубленная на части туша бычка была разложена на плетне. Хасан и Рашид, старший брат Мажи, разносили куски мяса соседям - таков обычай.
Как только Мажи получил долю, предназначенную их дому, он почти не касаясь земли, одним махом умчался домой. Но не прошло и пяти минут, как он снова был тут и кружил вокруг котла, в котором варилось мясо, в надежде, что и здесь ему перепадет кусок. Мажи просительно глядел на старика, что готовил варево. Тот изредка посматривал на мальчишку, не гнал, не сердился, только сказал:
- Зря ты здесь стоишь, мясо еще не сварилось.
Мажи чувствует, старик не злой, а значит, можно надеяться, даст мяса, потому и уходить не хочется, да возле котла к тому же и теплее - на Мажи одна рубашонка и латаные-перелатаные штаны, и ноги у него босые, а на дворе холодно.
Хусен смотрит, как очищают от коры брусья, напиленные из акаций. Он знает: под ними будет лежать в могиле отец.
Работают два-три человека, а Соси, заложив руки за пояс, наблюдает за ними. Он недавно вернулся из Владикавказа и сразу пришел на похороны. Все что-нибудь делают, а он только стоит и наблюдает.
- Хороши брусья. Сто лет продержатся, - сказал, распрямляясь и растирая спину, Гойберд.
«А что будет через сто лет? - подумал Хусен. - Тогда я уже вырасту большой, поставлю другие брусья, толще этих. Когда ставить буду, тогда и дади увижу?»
- Бедняга Беки. Собирался из этой акации новые столбы для ворот сладить, - тяжело вздохнул Гойберд.
- Да, плохое дело вышло, - сказал Соси, - но и Беки не дол жен был забывать, кто он есть.
- Что ты этим хочешь сказать? - спросил чернобородый муж чина, один из тех, что обтесывали брусья.
- Недаром ведь говорится: не замахивайся занозой от ярма, по мни, что тебя самого могут ударить ярмом.
Гойберд нахмурился:
- Не говори лишнего, Соси. Все произошло не по вине Беки. Он человек справедливый и смирный.
- Но не убил же его Саад так - ни за что, ни про что? - стоял на своем Соси. - Мне еще не приходилось слышать, чтобы чело века убили без причины.
- Тебя не было дома, и ты не знаешь, как все получилось, а по тому лучше не говори об этом.
- Хоть я и не был дома, а стоило мне въехать в село, люди все рассказали.