Инна-я Чт июн 30, 2011 09:19
Горсть родины
Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути…
Узкой, рваной тропинки, по которой я усердно карабкаюсь наверх, хватаясь за каменистые выступы и редкие плети дикого терна, не видно конца. Мелькая среди зарослей пожухлой травы, высушенной летним зноем, она бежит хулиганистым ручьем по кругым склонам и пологим низинам, вычерчивая зигзаги и складываясь аккуратными витками. Выныривая лихим виражом из-за крутого поворота и стремительно перечеркивая собой однотонно-ровный пейзаж цвета хаки, она так же внезапно исчезает за ближайшим косогором, оставляя под ногами тонкий пунктир облысевшей земли.
Не придуманная история человеческих судеб, протоптанная торопливыми шагами незнакомых ног, петляет извилистой змейкой среди дикой запущенности нескошенных трав, уводя за собой выше и выше, туда, где белоснежные облака цепляются за острые края горного утеса. Тропинке тысяча лет. Никто не знает, когда она родилась и когда умрет. Природа долго хранит свои шрамы, залечивая их долгими годами забвения и тишины. Я не помню, когда впервые отыскала ее едва заметную нить среди распустившейся зелени, но, однажды оставив на ней свой скользящий след, возвращалась к ее замысловатым изгибам снова и снова. Может быть, мне тоже тысяча лет, как этим горам, облакам и шальному ветру, бесцеремонно толкающему меня в спину. Может быть… Возраст – такая субъективная вещь, которая много что оправдывает, но мало что объясняет.
Шагаю, широко размахивая руками, почти бегу, привычным маршрутом пробираясь сквозь колючий сухостой, собирая протертыми брючинами репейник с окрестных кустов и поднимая с высохшей земли желтую пыль. Слышу как монотонно пульсирует кровь у меня в ушах и сердце бьется в бешенном ритме где-то в горле, выпрыгивая наружу, словно загнанная птица. Жаркие струйки пота, выбегая из-под растрепанных волос, чертят на пунцовых щеках две широкие дорожки, и, соединяясь на подбородке, падают крупной каплей на землю. Смахнув со лба выступившие капли соленого бисера и не оглядываясь, упрямо шагаю дальше, чувствуя, как майка предательски прилипает к спине, покрываясь мокрыми разводами… Даже подколенные впадины пропитались горячей влажностью… Лицо горит и мокрые пряди волос липнут к вискам и шее. Оглядываюсь… Никого. Поднимаю рукой подол старенькой футболки и вытираю взмокшее лицо. Кажется, что температура моего тела выше этой почти сорокоградусной жары, и это я наполняю все вокруг духотой, нагревая воздух, траву и даже скудную тень за собой.
Когда я, наконец, поднимаюсь на самый верх и, выпрямившись во весь рост, оборачиваюсь – весь мир у моих ног! Я и вечность, лицом к лицу, словно давние друзья нечаянно столкнулись посреди несущейся бурным потоком повседневности и, остановившись на бегу, застыли в радостно-немом изумлении, хаотично пытаясь подобрать слова, чтобы описать охватившее каждого из них чувство внутреннего восторга и ликования…
Плыву одиноким парусом по разлившейся глади необъятного простора и бескрайности, уходящей к далекому горизонту и тающей легкой дымкой в сиреневой дали.
Ветер, обдавший сухим августовским зноем мое тело, не приносит ощутимого облегчения, но и этому ленивому движению воздуха я радуюсь, ощущая мокрой спиной легкую прохладу. Закрываю глаза: «М-м-м…» Именно сейчас и ни минутой раньше или позже, когда в ногах еще стучат невидимые молоточки, чеканящие дробью мой стремительный бег по крутому склону и на плечах лежит стопудовая тяжесть расплавленного неба; когда в ушах зычно, с оттяжкой, ухает чугунный молот, отдаваясь глухим эхом в пульсе и мышцы вздрагивают по инерции в такт прерванных движений; когда каждая моя клетка, наполненная бьющей через край энергией, сливается камертоном со звуком хаотичных порывов ветра…
Именно в эту минуту, пойманную птицей на лету, я чувствую такую потрясаюую легкость всех своих членов, которая знакома мне лишь по снам – только они наделяют нас способностью летать, поднимая над бездонной пропастью страхов и комплексов, зияющей внизу…
Погружая себя в окружающие звуки, я на минуту теряюсь в коридорах времени, отключаясь от окружающей реальности. Слышу как высоко в небе толи плачут, толи смеются ласточки, то удаляясь, то приближаясь в пронзительном крике. Вдыхаю полной грудью горячий воздух, наполненный пряной сладостью полевых цветов и горечью диких трав, смешанный с едва уловимыми нотками терпкой полыни и горкого мазута. Он наполняет привкусом цветущей растительности мое дыхание, а пылающую жаром кожу – запахом раскаленной почвы и далекого костра.
Открыв глаза и подняв голову, смотрю прищурившись в бездонную синюю даль. Сегодня день особенный, не плохой и не хороший, а просто особенный. Я еще не знаю, как мне к нему относится, потому что он делит мою жизнь точно напополам – до и после.
Мне 13 лет. Мои первые воспоминания о малой родине - смутные и расплывчатые, как обрывки немого кино, неумело смонтированные невидимым режиссером, рисуют в памяти долгую, бесконечно длинную ленту разбитого временем и оползнями асфальтовой дорожки, затерянной в зарослях акации, сирени и зеленых стрел камыша, стелющегося в широком овраге. Эту «долгую дорогу в дюнах» я помню с самого раннего возраста с того самого момента, когда образ маленькой девчонки озаряется во мне смутными проблесками детских воспоминаний. Сколько мне тогда было? Два? Три? Не важно. Не важно где и когда жизнь поставила меня на ноги и, шлепнув по мягкому месту, дала возможность сделать первые неуверенные шаги.
Я смотрю вниз, на свой поселок, на старые зачуханные корпуса, утопающие в опаленной зноем зелени, еще не пожелтевшей, но уже потерявшей сочную яркость весеннего цветенья. Серые лоскуты шифера блестят волнистыми латками среди разлапистых старых ив и высоченных тополей, вонзающихся зеленными пиками в синее небо. Ухоженные сады и аккуратные огородики, облепившие четкие прямоугольные коробки корпусов, тянутся друг за другом, словно вагоны длинного поезда, то сбиваясь бестолково в кучу, то разрывая звенья бесконечной цепи незатейливого горного ландшафта...
Мой дом. Моя крепость. Завтра эта крепость будет оставлена, я уеду, и моя жизнь вполне логично разделится на «до» и «после».
Я сажусь на раскаленную летним зноем землю и, взяв горсть земли, подношу ее к лицу. Комок земли, спрессованный дождями и высушенный ветром, прошитый белыми нитями корней и испещренный снующими насекомыми, лежит буро-серой массой на моей ладони. Горсть родины. Я смотрю на нее, пытаясь вложить в нее некий тайный смысл или значение, которое так любят вкладывать в подобные символы пафосные киношники. Книжные герои идут за нее на смерть, жертвуют своими близкими, ради нее отрекаются и несут на своих плечах тяжелейшие испытания.
Земля на ладони, и больше – ничего. Грязь, которая рассыпается в сжатом кулаке комками и разлетается при первом же порыве ветра. Подношу ее ближе и, вдыхая запах сырости, душистого сена и тлена, смешанного с запахом народившейся зелени, пытаюсь запечатать этот букет запахов в своей памяти. Эффекта не получается.
Как было бы красиво что-нибудь почувствовать сейчас, какую-нибудь необъяснимую щемящую жалость к происходящему моменту, трогательную привязанность к нему и его бесценную значимость.
Но этого нет. Я не сентиментальная девица, роняющая слезы в минуты боли – физической или душевной. Плакать не люблю, а свою ранимость прячу так глубоко, что о ней никто не догадывается, иногда даже я сама. Мир вокруг – черно-белая зебра, а будущее – набор разнообразных лекал, под которые можно подогнать свою и чужую жизнь.
Такая я и мне сейчас незачем играть «Прощание с Матерой», я просто хочу осмыслить – что для меня переезд на новое место и смена мира, в котором все до этого момента было моим. Вот он – лежит сейчас внизу прямо передо мной, такой крохотный, что я могу сжать его в кулак, и ни одна кроха не упадет с моей ладони, потому что все, что мне нужно для простого человеческого счастья, умещается во мне как в безмерном сосуде – совершенно полно и достаточно.
Сижу и смотрю. Наверное, не в последний раз. Что изменится в моей жизни после переезда? Кажется – ничего. Повседневный круговорот событий отрежет меня от частых визитов сюда по делу и без, внесет поправки в мой привычный распорядок жизни, покроет тенью забвения друзей, отодвинув на задний план наши скомканные мимолетные встречи на бегу, между неотложными делами новой реальности.
Странно, что я не чувствую никакой тревоги или сожаления, как будто мои перемены в жизни – всего лишь игра или сон, сюрреализм наяву, к которому бессмысленно относиться серьезно. Пытаюсь заглянуть за закрытую дверь своих чувств и эмоций, чтобы не раствориться в сутолоке последних событий, их суете и поспешной обыгранности. Я знаю – все, что сейчас во мне происходит, не пустые фантазии и не театр одного актера. Это – мои переживания. Реальные, взрослые чувства невзрослого человека, которые ничуть не умоляются в своем достоинстве перед значимостью взрослых проблем. Это только на первый взгляд кажется, что все легко и просто в детском сердце, беззаботно и поверхностно по отношению к себе и окружающим. Ну, да… Ну, да…
Умные, объективные, бесстрастные великовозрастные судьи - взрослые, многозначительно взирающие на меня с видом всезнающих мудрецов; такие скупые в своих словах и поступках от страха показаться слабыми перед недальновидным простодушием своих чад… Как объяснить вам то, что не раскладывается аккуратно по полочкам, не подгоняется под стандарты степенности и рассудительности, объяснимости и логичности? Ведь не война и никто не умер. Жизнь идет дальше своим чередом, пройдет зима, наступит лето, закончится этот год – встретим следующий… Я прибавлю к своему опыту десяток лет суровой жизненной школы и отниму от него ровно такую же часть самоуверенности и чувства востребованности этим миром с его бухучетом человеческой ценности и полезности для прагматичного социума.
Все придет и будет – и мое взросление, и рухнувший в одночасье мир, и война, и злость на все то, что оказалось первопричиной моей (как и многих других) неприкаянности и личной несостоятельности.
Штампы. Вот в чем причина захлестнувшей нас внешней агрессии и потери здравого смысла. С рождения и до смерти. Цвета фиолетовых чернил, маркирующие нас от утробы матери до гробовой доски бездушно и безапелляционно. Нас сортируют всю жизнь по цвету, нации, увлечениям, судьбам, целям, грехам… Вера предопределяется предками, а роль – историческими реликвиями своей нации…
Каждый из нас, живущий в мире штампов и ярлыков, в большей ли меньшей степени заражается их ядовитостью и афишизмом. Ты рождаешься в определенный момент определенного дня, в стране, которая для тебя – неоспоримое де-факто, плывешь по течению, пока зерна, посеянные в твоей душе не дадут всходы и ты не научишься делать свой собственный выбор. Каждый собирает в свою сокровищницу то, что считает ценным: кто – веру и любовь, а кто – хищность и фанатизм, кто – лицемерие, как способ выживания, а кто – терпимость, как основу своих взаимоотношений с миром людей… Все мы до поры до времени не разбираем, что хорошо, что плохо, принимая на веру опыт старших. Ловкие руки лепят порой из пластилиновых детских сердец солдат для бредовых целей шарлатанов всех мастей и видов.
Кто из нас не бывал в шкуре жертвенного барана, закалаемого в угоду гипертрофированных амбиций неуравновешенных политиканов?
История пишется людьми и переписывается ими же, каждый вкладывает в ее написание свою боль и свою правду. Кто-то видит в ней свое отражение, а кто-то – уродливые карикатуры кривых зеркал, кто-то – проектирует на нее свою внутреннюю боль, а кто-то – желание жить по нравственным законам.
Мы как губки впитываем все это в себя, забывая о том времени, когда совершенно разные и несовместимые, мы стояли спиной друг к другу и не боялись ОГЛЯНУТЬСЯ. Забываем о том, что не история делает нас, а мы – историю. Вчерашние дети вырастают и передают своим детям опыт прошлого, нагруженный личными установками и клише. Кладут свой кирпичик в строительство идейной крепости, в которой однажды укроются от всего, что им не подобно и не понятно. И что же дальше? Как нам там – по разные стороны баррикад, устроенных в запале эмоций и искусно подогретых амбиций? Станет ли нам лучше жить в разных квартирах со всеми «неудобствами»? Вопрос неуместный и даже – кощунственный. Выигравших в борьбе за лучшую долю не будет, если подоплека этой борьбы – штампы и косность нашего сознания.
Сменив место жительства раз, я положу начало истории своего кочевания по чужим мирам, искренне пытаясь найти себя на новой родине. Я буду долго и упорно надеяться на принятие окружающим миром моей внутренней скорби о потерянных ориентирах, и делать ставки на личное горячее желание обрести внутреннюю гармонию. Я до последнего буду цепляться за искренне лелеемую надежду построить свою жизнь заново так, как бы я хотела, чтобы она была построена.
Пройдет много времени, прежде чем я пойму, что мне не хватает важной детали в нелегком процессе моего жизнеустроительства – не хватает моего согласия и мира с потерянным прошлым. Мы с ним не договорились. Мы не заключили никакого соглашения. Мы просто разошлись как в море корабли, даже не пожав друг другу руки. Мы не враги, но и не друзья. Мы – по разные стороны, и граница между нами – отобранное право выбора. Примириться с ним не получается, мы живем в параллельных мирах, старательно обходя друг друга и тактично умалчивая о том, что нуждаемся друг в друге. До сих пор. С того самого дня, как я обозначила в своем сознании и символизировала горстью земли свою потребность не только в праве выбора, но и в праве возврата к некой контрольной точке в своей судьбе, с которой я могу начать все сначала и пойти другим путем.
Кто-то посочувствует моему неумению держать удар, кто-то равнодушно промолчит, а кто-то – обвинит меня в излишнем самокопании. Когда я взобралась на свои горы в последний раз, я не увидела подводную часть айсберга, мне только показалось, что это – не очень хорошая перемена в моей жизни…
Знать путь и пройти его - не одно и то же